Джем для Натана

18 февраля на джеме в Эллингтоновском зале джазовой Филармонии на Загородном проспекте д.27 музыканты вспомнят президента джаз-клуба «Квадрат» Натана Лейтеса, которому 15 февраля исполнилось бы 83 года.

Лейтес Натан Шоломович - бессменный президент петербургского джаз-клуба «Квадрат» с 1964 года. Один из самых авторитетных организаторов и пропагандистов джазовой музыки в Ленинграде - Петербурге. Ему принадлежит идея проведения первого в стране "Джазового Парохода" (1967г). Совместно с активистами клуба организовал более 7 крупных фестивалей (среди которых "Джаз над Невой"), лектории и джем-сейшены, на которые приходили молодые музыканты, что способствовало творческому росту и созданию новых ансамблей.

С середины 60-х годов и до открытия Филармонии джазовой музыки «Квадрат» являлся единственным в городе местом, где проходила регулярная концертная и просветительская деятельность. Не менее 80 % мастеров петербургского джаза выросли и утвердились на клубной сцене.

Натан вспоминал:

- Вы знаете, я интересовался, как другие люди приходили к этой музыке. Все либо были в самодеятельности, либо начинали учиться музыке, а потом бросали. Но, так или иначе, в какой-то степени все они были связаны с музыкой - или как дилетанты, или как профессионалы. Хотя, по большому счёту, в 1962 году, когда этим начал заниматься я, в России значимого числа джазовых профессионалов не существовало.

- Я с детства пел. Ну, как пел? В самодеятельности! Я жил в небольшом городишке в так называемой «белорусской Швейцарии». Есть такой город Мозырь. В 1953-м году я вернулся из Белоруссии в Питер, а в 56 году я стал учиться в Лесотехнической академии.

В 1959 году перевёлся в ЛЭТИ и начал ходить в хор. Хор был хороший! В 61-м году открылся университетский клуб. Это был довольно серьёзный клуб со своими ансамблями - от трио до секстета. В нём были впервые в городе концерты с приезжими музыкантами - в актовом зале Университета. И там был организован первый подпольный фестиваль - это был уже 1962 год. Начинался он у нас в клубе, потом у них был здоровенный концерт в Университете, а потом на набережной Макарова. Ещё был такой клуб «Канат», и Володя Гринберг подкупал администрацию, что позволяло там тоже устраивать концерты. «Канат» и Макарова находились на разных концах маршрута одного троллейбуса - «семёрки». Университетский клуб был очень сильный. До этого был клуб в ДК Кирова - «Д-58», который начали закрывать 22 мая 1959г.

С декабря 1964 года мы стали по четвергам собираться в Клубе молодёжи. Там у нас шли лекции, прослушивания, первые дискуссии. Первый концерт состоялся 31 января 1965 года, играл Роман Кунсман. Потом нам сказали, вот, мол, сейчас идёт подготовка к Ленинградскому фестивалю молодёжи. Если хотите, то можете провести конкурс эстрадных исполнителей. Мы говорим: «Мы можем провести конкурс джазовой музыки. Хотите — проведём, не хотите — значит, вы не по адресу обратились». Разговор шёл в горкоме комсомола. Но они были заинтересованы. Дело в том, что, по-моему, в декабре 1964 года как раз было проведено милицейское исследование, в результате которого выяснилось, что 70% преступлений совершается на частных квартирах. К этому времени Хрущёв уже жилья понастроил. И партия приказала комсомолу и профсоюзам вытащить молодёжь из частных квартир на публику. Поэтому они пригласили нас, предложили сделать конкурс. Когда мы стали упрямиться, они сказали: «Ну, ладно. Делайте конкурс, как знаете, но без участия профессионалов». Поэтому Вайнштейн и Голощёкин, которые работали в это время в Ленконцерте, не имели права участвовать. Все остальные должны были подать заявки от какого-то места работы. Просто так подать заявку ты не мог. Было несколько прослушиваний, и только где-то в мае месяце -заключительный концерт. Причём каждый из [конкурсных] концертов должен был проходить в каком-нибудь другом месте. Дело в том, что у комсомола своих помещений не было, но они имели право взять любое помещение раз в месяц. Поэтому проводить конкурс в одном месте тоже было нельзя. Один концерт здесь, другой там... В то же время существовали определённые правила, была какая-то конкуренция. Профсоюзы и комсомол знали, что их работа будет оцениваться по количеству проведённых мероприятий. Наше мероприятие называлось «Конкурс самодеятельных джазовых коллективов в рамках V Ленинградского фестиваля молодёжи». Депо в том, что в это время многие пытались где-то провести фестиваль, но как-то с этим не везло. А здесь этот конкурс - уже кое-что. Заключительный концерт конкурса был где-то в мае месяце в ДК Моряков. Получили прессу, Алексей Баташёв статью написал. Это был 1965 год. По-моему, 1-го ноября или октября — у меня где-то билетик есть - состоялся заключительный концерт фестиваля молодёжи по разным жанрам. И наш клуб сделали городским. Когда это сделали, то имели в виду, что помимо городского будет ещё и свой клуб в каждом районе. Все они должны были заниматься воспитанием молодёжи, привитием вкуса, бороться с наркотиками — тогда ещё мало этого было, но было всё-таки. Тогда был такой комсомольский секретарь Веселов, жутко ушлый тип и вообще молодец. Всех наших побед мы в значительной степени добились благодаря ему. Этот Веселое имел право пойти на приём к инструктору горкома Николаю Васильевичу Любимову, который решал все вопросы. Сказал он - значит, всё путём. Не сказал - значит, увы...А этот Николай Васильевич очень хорошо относился к Андрею Петрову из Союза композиторов. Об этом знал Веселое. Подписывая участников всей этой мишпухи, которая проводила конкурс, он сделал так. Сперва позвонил Андрею Петрову и сказал так: «Вы знаете, я разговаривал с Любимовым, и он сказал, чтобы вы прислали кого-нибудь в жюри. Вы к этой затее-то как вообще относитесь?» Петров ему: «А что? Я хорошо отношусь, положительно...» И после этого он уже звонил от лица организации и говорил: «Андрей Петров сказал, что он «за», и что он доложит об этом Любимову». В результате все, от кого что-то зависело, в конце концов стали «за», назначили свои призы и послали своих представителей. Конкурс прошёл довольно-таки удачно, в мае был заключительный концерт. Нас утвердили в качестве городского клуба, мы стали готовить фестиваль и концерты 1966 года. Собрали людей. Концертный цикл назывался «География советского джаза». Мы стали возить музыкантов из других городов, оплачивали им дорогу и, кажется, гостиницу. Остальное — за счёт приезжающих. Но, конечно, из всяких дальних городов приехать в Питер хотелось многим. В результате эти концерты, проходившие в зале на 2 100 мест в ДК Ленсовета, прокатились довольно благополучно. Цены на билеты были, конечно, копеечные, сами понимаете. Подготовили фестиваль 66-го года, на котором выступило 28 коллективов, в том числе пять из Москвы. Одних биг-бэндов, по-моему, было пять штук. Ну, площадок тоже, сами понимаете, было жуткое количество, потому что, я ещё раз повторяю, комсомол имел право раз в месяц брать в каждом зале помещение. Фестиваль был очень удачный, тоже получил прессу... Потом, кажется, в ноябре был праздник в ДК Горького, где нас провозгласили городским клубом. И после этого нам разрешили выпускать бюллетень, поскольку стало можно его литовать [в Советском Союзе - процесс согласования с цензурой в центральном или местном отделении Главлита, Главного управления по делам литературы и издательств. - Ред.]. Был утверждён наш устав, в котором была расписана вся наша деятельность, включая выпуск бюллетеней. Первый бюллетень был подготовлен по итогам конкурса.

КОЗНИ ЕГИПЕТСКИЕ

Спустя какое-то время клубу устроили отчёт, выслушали всё, что мы им говорили, но к этому времени к ним уже пришли инструкции, что нужно нас понизить и отправить куда-нибудь подальше, переподчинить. Партия сказала: «Занимайтесь патриотической работой! Раньше мы расценивали вашу деятельность по работе всяких молодёжных клубов и так называемых любительских объединений. А теперь, если вы оставляете у себя клуб, то несёте за него полную ответственность, вплоть до того, что положите партийные билеты, если вдруг что-нибудь случится. Так что если вы захотите клуб закрыть - закрывайте! Мы не будем это расценивать как что-то плохое». А нам сказали так: просите помещение, так идите во Дворец Кирова. Там масса помещений! Действительно, этот дворец был построен в 1934 году— на месте свалки, кстати - и помещений имел гораздо больше, чем любой другой большой дворец. Значит, говорят, идите туда, вам дадут помещение, будете там репетировать, но при одном условии: вы идёте туда и больше с нами никаких дел иметь не должны. Ну, мы пошли смотреть. Дают помещение метров сто на пятом этаже. Спрашивают, ну как, ребята? Мы говорим: «Фантастика! Будем тут заниматься с удовольствием!» Прибежали самодеятельные дизайнеры, стали рисовать, оформлять всё, но прошло буквально несколько дней, и нам сказали: «Вы знаете, это помещение в аварийном состоянии. Вам придётся подождать. Вот, кладовку можем вам дать и попытаемся ставить вас во всякие расписания. Подавайте бумаги на лекции, на концерты, на репетиции. Подавайте бумаги как все люди, а никакого отдельного помещения мы вам дать сейчас не можем». Ну, хорошо... Подаём бумаги, делаем всё это. Ещё не в курсе дела были. Готовим третий фестиваль, на заседания ходит инструктор горкома партии как их представитель, всё очень серьёзно. Подготовили афишу... Надо сказать, что в то время, когда мы имели дело с комсомольцами, заместитель секретаря горкома ВЛКСМ жил тут неподалёку, на Плеханова. Его звали Лёва Веретенников. И вот Лёва рассказывал мне всё, что там происходило, а иногда даже таскал с работы журнал «Атлас». Не слышали про такой? Это был журнал, в котором публиковались все зарубежные сообщения ТАСС. В наши газеты из них попадало, может быть, два процента. А остальные 98% были в этом «Атласе». Там можно было всё прочитать, так что я был очень хорошо информирован [смеётся]. Так, значит, что там происходило? Дело в том, что и по тассовским и по всяким другим источникам стала приходить информация, что любительские объединения в Чехословакии стали более влиятельными, чем комсомол. Поэтому в СССР стали принимать соответствующие превентивные меры, то есть решили, что надо здесь эти любительские объединения к ногтю. В связи с этим наш третий фестиваль отменили, а нас переподчинили... Меж тем подошло время литовать бюллетень. На тот моменту нас их было выпущено уже три штуки. Комсомольцы издавали. Прихожу я, значит, к заместителю директора, а это обычно был как раз тот заведующий по идеологии, на кого в случае чего выходят чекисты. Прихожу я к нему и говорю: «Мы сделали бюллетень, должны его литовать». Он говорит: «Я в этом не очень понимаю». Я ему: «Позвоните композиторам, они понимают». - «Я никуда звонить не буду». — «Так что же нам делать? Выпуск бюллетеней записан у нас в уставе, утверждённом обкомом комсомола!» Он говорит: «Значит, мы перепишем устав!» Я говорю: «Ну, хорошо». Забрал этот бюллетень, ушёл, а сам думаю: «Давай, переписывай. Только попробуй сперва найди вторую сторону, которая возьмётся его с тобой переписывать». Ушёл я от него, мы прикинули и решили выпускать бюллетень на машинке: за машинкой не было статьи Уголовного кодекса. Вообще у нас в это время «политических» заключённых уже не было, поэтому статья могла быть только за размножение, за спекуляцию... Отпечатали мы бюллетень на машинке, взяли «крышку» горкома комсомола. Стали клеить комсомольские «шапки» и размножать на машинке. Стали у нас бюллетени из других городов просить. Таким вот образом выпустили мы ещё третий бюллетень. А четвёртый попытались размножить на копировальном аппарате. Стали отправлять в другие города — и на одиннадцатом номере попались. Меня вызвал директор и говорит: «Натан, что это за дела такие?» Я говорю: «Как что? В обкоме комсомола утверждён наш устав. Там чёрным по белому написано: «выпуск бюллетеней». - «Ну, смотри у меня!» Прошло какое-то время, подготовили мы двенадцатый. Попадаемся с ним. Директор кричит: «Ты что, глухой был, когда я тебя вызывал? О чём мы с тобой разговаривали? Кто и что мне обещал?» Я говорю: «Да, обещал, я понимаю...» Он: «Ладно, иди, я что-нибудь попробую сделать, но если ещё раз!..» Он связался с местным кагэбэшником, который отвечал за копировальный аппарат, и дело замяли. Это я говорю про 67-й год. В результате нас всё-таки оставили, но фестиваля, конечно, уже не было. И больше с нами уже никто не общался, кроме руководства ДК Кирова.Тем не менее, звание у нас вроде как не отняли, и мы продолжали называться городским джазовым клубом, хотя фактически городским клубом мы уже не были, а значит - не могли работать, как раньше, в куче разных точек по всему городу. Соответственно, нужно было как-то назваться. Тут и появилось название «Квадрат».

МЫ ДЕЛАЕМ - ЗНАЧИТ, МЫ ЖИВЁМ

Жизнь пошла дальше. В конце концов, пусть не сразу, а лишь спустя два-три года, но нам выделили какую-то каморку. В ней протекал потолок, ставили вёдра, туда-сюда... Но ,в общем-то, появилось что-то такое для репетиций. Так мы там потихонечку и загнивали. В то время было ещё несколько клубов. Был «Камертон» в ДК им. Первой пятилетки. Сейчас его сломали, там новая сцена «Мариинки». Был клуб «Восток» в ДК Пищевой промышленности, который занимался авторской песней. Вот в этих трёх клубах и происходила какая-то деятельность. А кроме того, у нас был ещё вассальный клуб - это клуб ЛИАПа. Там тоже проходили какие-то концерты. Начались разговоры о конкуренции, но я отвечал на них так: «Ребята, пусть что угодно про нас говорят. Самое главное - делать! Мы делаем - значит, мы живём». А в это время у нас уже шли два лектория. Мы начали их ещё в ДК Ленсовета с четырнадцати лекций и продолжили в ДК Кирова. К тридцатилетию клуба было проведено сорок самых разных лекториев. Вообще лекции начал делать Фейертаг в 1966 году, став работником Лен-концерта. В этом деле ему очень сильно помог Иосиф Вайнштейн. С 66-го года Фейертаг начал делать жуткое количество разных абонементов, в основном в концертном зале у Финляндского вокзала. Атак как к деньгам он всегда относился очень внимательно, то лекции он читал в любых общежитиях, на любые темы и очень быстро стал в этом деле супер-профессионалом, и лекции у него буквально от зубов отскакивали... Надо сказать, что он вообще человек острый на язык и всегда ходил на грани фола, чтобы публике было интересно. Традиция лекториев не прерывалась с 66-го по 86-й год. И, в общем-то, частично из-за лекториев у нас всё время была подпитка кадрами. Люди приходили на лектории, интересовались и вписывались в клубные дела. Актив у нас был довольно большой — может быть, человек сорок-пятьдесят, несмотря на то, что атмосфера снаружи была плохая. В это время мне стали говорить, мол, да ну этот «Квадрат», да это дерьмо, да они ретрограды... А эти ретрограды, к слову сказать, ещё и между собой воевал и. Дело в том, что в то время многие нападали на Ефима Барбана, который, так сказать, продвигал «собаку» [музыку авангардного толка. - Ред.]. Вы же знаете, что такое «собака»? Вот он её всячески отстаивал, а все остальные, соответственно, были ретрограды, которые обвиняли его в «барбанизме», заключавшемся в том, что написанные им тексты было невозможно читать без словаря. Но вообще эти споры как были, так и продолжались до самого что ни на есть конца. Причём подозрительно было то, что, как правило, говорили о том, что всё зависит от музыканта, а не от его учёности, обычно те люди, у которых не было образования. Впрочем, с другой стороны, такие люди как Барбан тоже были не шибко образованы. И вот эта пикировка шла бесконечно, а я должен был успокаивать то одних, то других. В это время вышла книга Валентины Конен «Пути американской музыки», в которой она писала, что для существования жанра нужно содействовать тому, чтобы были профессионалы: профессиональные музыканты, профессиональные критики, приученная образованная публика. Ну, и мы пытались как-то всё это сделать. Первые фестивали все были конкурсные и создавали музыкантам хоть какой-то пьедестал. Кроме того, мы напропалую занимались пропагандой. Абсолютно у всех станций метро висели огромные плакаты: «Джаз-клуб «Квадрат» приглашает на концерт джаза», большими буквами. Особо не надо было расшифровывать, кто да что. Всё было утыкано этими нашими афишами. Специально этим занимались каждый четверг. Была налажена связь с публикой. На всех концертах и лекциях говорили: мол, если вы хотите знать, что, где и когда, оставляйте ваши адреса. Слушатели оставляли, и мы отправляли им открытки, на которых был фирменный знак клуба и текст, что следующий концерт состоится такого-то лохматого числа. Многие ездили из-за города... Естественно, когда ведётся такая работа, ты должен всё время заниматься этим делом. Поэтому каждый четверг начинался с написания этих открыток. Многие начинали бурчать: «Что это такое? Мы что сюда, открытки пришли писать?» — «Нет, вы попишите минут 40, а потом будем музыку слушать». Особенно возмущались те, кто любил поговорить. Барбан тот же и прочие. Но зато все были в курсе событий. Так вроде что-то и катилось. Потом появилась ещё одна традиция - встречи Старого Нового года. Дело в том, что на Новый Год у музыкантов были «халтуры», а к Старому Новому году уже даже «ёлки» кончались. И вот в ближайшие субботу-воскресенье к этому времени мы брали помещение для того, чтобы устроить Старый Новый год. Вообще в городе, за исключением нескольких избранных мест, в 11 часов вечера должна была прекращаться любая деятельность. Соответственно, приходилось что-то придумывать, чтобы договориться... Объясняли, что одни музыканты работают вечером, другие днём, что никак нам не собраться, и что единственная возможность -сделать это ночью. Мол, мы выпьем, закусим скромно. Делалось это, конечно, в каких-то таких местах, что три дня скачи от центра. Потом мы приходили составлять меню, и вот тогда начинались особенные проблемы. Хозяева говорили: «Вы что, смеётесь, что ли?! Вы что, бомжи какие-то? Музыканты — а у вас какие-то копейки!» Мы говорили: «Нам же не напиться важно, а пообщаться». А они нам: «Так, а мы-то тут причём? Идите и общайтесь, где хотите!» В общем, это была целая трагедия. Но, в конце концов, что-то всё же выплясывалось, договаривались, составляли меню, тащили туда какую-то аппаратуру... Всё же нужно было озвучить, а ни у кого ничего не было. Очень часто приходилось везти с собой даже фортепиано. Ну и продолжались эти мероприятия где-то до шести часов утра. Потом завелась традиция ночных джемов в кофейнях. Были случаи, под эти джемы даже устраивали фальшивые свадьбы. Два раза меня наряжали женихом, находили невесту, все эти понты с платьями, чтобы всё было как надо, чтобы хозяева заведений поверили, что мы - действительно нищая молодёжь, но у нас свадьба, поэтому надо нас пустить. Два раза была такая история. Почудили мы тогда, конечно. Последний такой ночной джем был уже в «Пищевике», где-то в начале этого века, но в конце концов эта традиция умерла.

КОВЧЕГ

Самой живучей оказалась традиция джазовых пароходов. С пароходами получилось так. Я тогда работал в НИИ «Трансмаш». И вот сижу я как-то в этом самом «Трансмаше», приходит культорг и спрашивает: «Кто хочет поехать такого-то числа в белую ночь на пароходе?» Я говорю: «А что, такие есть?» - «Да, есть такие пароходы». Я давай расспрашивать, где, что и как. Оттуда помчался к комсомольцам. А они нам каждый год покупали автобусы. Ну, нужно же как-то с нами разобраться! Люди у них бесплатно пашут - а мы сидели у них в Горкоме по пять дней в неделю со всякими бюллетенями и разными такими делами... Вот, прибегаю я к ним, говорю: «Такая история, не надо нам в этом году автобус, давайте купим пароход!» Они говорят: «Сколько стоит?» Ну, я уже знал, что там двести десять мест — по рубль пятьдесят за место. Пароход ОМ так называемый [ОМ - серия двухпалубных речных теплоходов. - Ред.]. В общем, комсомольцы поучаствовали в покупке вот этого первого парохода. Но с ним была одна жуткая проблема: на пароходе не было фортепиано, и его было трудно туда занести. Поэтому требовалось специальное небольшого размера пианино, иначе ничего не сделаешь. Во Дворце нам, конечно, ничего не давали, да мы и скрывали от них это дело. Соответственно, брали инструмент напрокат, подписывали бумагу, что не поставим его у батареи, и так далее, и тому подобное. Привозили ко мне домой, а уже из дома везли к пароходу. Машину тогда заказать было нельзя, ничего этого не было. Значит, какую-то машину нужно было найти. Обычно брали почтовую. Для того, чтобы её взять, отправляли целый наряд, который «пас» эти машины, пытался их остановить и договориться. Потом начиналась проблема аппаратуры, микрофонов и так далее. Но и это было ещё не всё. Когда мы делали первые пароходы, люди толком ещё о них не знали. Но когда пароходы стали ежегодными, на них стала рваться публика, в связи с чем потребовалась здоровая дружина, которая стояла бы на бортах и отгоняла «варягов» - музыкантов со стороны). В общем, хотя вот это пароходное дело продолжалось всего одну ночь, оно требовало недели три-четыре подготовки. Лет десять мы плавали на этих «ОМах», причём уходили в полночь, приходили в шесть утра и всё наиграться не могли - вылезали и продолжали играть на пристани. А ведь белые ночи, у людей открыты окна, и, значит, они начинали звонить в милицию. Приезжала милиция, разливали нас водой из шланга, разгоняли... Не один раз это было. Но капитаны, которые нас возили, уже привыкли и даже относились к нам с симпатией. Потом нами заинтересовалось телевидение. Там в музыкальной редакции есть такая Зоя Беляева. Тогда она ещё работала в «Пятом колесе». Зоя — достаточно пробивная дама, и она предложила перенести пароходы на дневное время в связи с тем, что они не могли проводить съёмки пароходов ночью, поскольку на «ОМах» очень слабая силовая установка, мощностей которой не хватало для необходимого им света. «Либо надо брать что-то другое», - сказала она. «За другое надо больше платить...» -«Мы будем доплачивать!» И вот туту нас уже начались пароходы трёхпалубные, четырёхпалубные, круизные... Это делалось так. Мы ехали в коммерческий отдел пароходства и брали у них пароходы, которые ходили на Валаам, в Кижи, в другие места. А на них же рестораны, и сюда они заходили, чтобы перезатариться пищей, поменять простыни и так далее. И мы предложили вот эти пароходы в то время, пока они должны простаивать - сгонять, скажем, к крепости и назад. И они при деле, какую-то копейку зарабатывают, и для нас хорошо. Атак как женщина, которая заведовала этой коммерцией, давно нас знала, то шла нам навстречу. И так продолжалось довольно долго, практически до перестройки.

СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА

В 1971 году закрыли клуб «Камертон», закрыли клуб, который был в Пищевике, остались мы одни. Продолжалось это мрачное время примерно до 79-го года. Правда, нельзя сказать, что ничего не происходило. Тут развернулся Фейертаг, у него шли концерты то в театре Эстрады, то у Финляндского вокзала. Он работал как могучая фабрика! А в 79-м году, перед Олимпиадой, вызывают меня вдруг в районное КГБ и говорят: «Вы джазом давно занимаетесь?» Я говорю: «Давно». «Ну, а про рок что-то такое знаете? Вот группа «Зоопарк», ещё какие-то...» Я говорю: «Нет, ничего не знаю». Оказывается, они начинали готовиться к Олимпиаде-80. После этой беседы приходят они ко мне и ставят «прослушку» - вон там, с той стороны, ставят такую коробочку и говорят, что, мол, это для параллельных разговоров с соседями. Вроде как не хватает для всех телефонных линий. Это я просто передаю атмосферу. И примерно в это же время приходят ко мне два парня, любители «собаки» из Швейцарии. Один политолог, другой социолог. Приходят они, а ко мне во двор загоняют ремонтную машину-аварийку с такой мотнёй, чтобы снимать со стекла, о чём разговаривают в квартире. С этими ребятами мы слушали Кларка Терри, дискутировали. Я говорил: «Ну вот, видишь, вот это музыка... Потрясающе, слушать интересно. А что у тебя там (не помню, что он там ставил)? Чистой воды пустая «собака»!» Бывает «собака» учёная, как у Гайворонского и Волкова, а эта — пустая. Поговорили, они ушли, но вот эта штука, которую я видел при этом во дворе, меня жутко насторожила. Думаю: «Ничего себе! Мало того, что поставили на телефон эту хреновину, так теперь, значит, ещё и какие-то машины загоняют прямо во двор!» А тогда ходил такой анекдот, что, мол, нужно срочно отсюда валить и успеть до 80-го года, потому что потом будут брать паспорта и у всех, у кого в пятом пункте написано «еврей», будут исправлять на «идиот». Я это к тому рассказываю, что беспредельничать они стали. Но в конце концов как-то пришёл ко мне Вдовин. Я ему пожаловался: «Юра, надо что-то делать!» Он взял и вынул эту прослушку. И всё, больше они меня не касались. В 1979-м году музыканты, которые поклонялись «собаке», решили выделиться, пошли тоже в Ленсовет и сделали Клуб современной музыки. Они были посмелее, помоложе, были молодцы такие.

ХОЗРАСЧЁТНЫЙ РЕНЕССАНС

К 1986 году Дворец культуры, где мы сидели, полностью развалился. Там был просто конец света! Самые настоящие голуби гуляли по пятому этажу, где находилось наше помещение. Пришёл Давид Голощёкин и говорит: «Знаешь что, а иди-ка ты во Дворец Молодёжи, там заместитель директора, который занимается культурой — очень хороший человек. Скажешь ему, что ты от меня. Он, может быть, возьмёт вас отсюда». Ну, пришёл я к этому Кривову, говорю: «Дод сказал, что вы можете нас тут как-то приютить». Он говорит: «Ну, давай! У нас есть помещение на четвёртом этаже, будешь там сидеть вместе с рокерами, с Колей Михайловым». А Коле сказали, мол, ты приглядывай за этими чудилами. Дали нам помещение. С кладовкой! Мы сумели перекупить свои барабаны в ДК Кирова. Второй раз свои собственные барабаны перекупали, представляете?! Значит, комната, кладовка... Потрясающе! Невероятно! Единственный в городе в то время Dynacord на большой сцене... В общем, масса преимуществ. Можно в любой момент заказать радио. Заявку написал - и пожалуйста. Гостиница тут же при Дворце Молодёжи. Музыканты говорили: «Как классно! Можно прямо в тапочках на сцену идти». Масса залов, в том числе зал для лектория. В общем, фантастика! Значит, начали мы что-то там, в этом Дворце Молодёжи проводить. Первым делом устроили взрослый конкурс. До этого первый конкурс у нас был ещё в ДК Кирова — Конкурс начинающих молодёжных коллективов. А здесь уже пошёл и молодёжный, и взрослый. Ещё сделали Конкурс композиций. В общем, всё, что можно, мы там начали крутить, потому что куда-то бумаги отправлять стало больше не нужно. Ведь почему первые фестивали Фейертага назывались «Дни джаза»? Потому что на фестиваль нужно было получить разрешение Министерства Культуры. При этом в Ленконцерте спрашивали: «А это вам надо? Вы знаете, что вы за это отвечаете?» Как только говорили, мол, знаем, отвечаем, они говорили: «Нет, не надо». Поэтому первые фестивали 1978-79 годов назывались просто «Дни джаза». А здесь комсомольцы гуляют каждую неделю! Им все эти бумаги сделать проще простого было. И уж тут-то мы развернулись как следует. Провели пять фестивалей «Джаз над Невой», встречи Старого Нового года - был там такой зал «Зеркало»,там сейчас блюзовые дела. И потащилось всё это на высшем уровне. Однако всё-таки в 1986-м году лекторий нам пришлось прекратить в связи с нерентабельностью.